Человечность по расчету

Поссорились мы как-то с мужем – да, такой вот незамысловатый информационный повод для написания этого текста. Четыре дня в состоянии холодной войны. Четыре дня молчания. Четыре дня я избегала даже смотреть в его сторону, изображала из себя все льды вселенной и старалась не всхлипывать носом, которым сопела ему ночью в его равнодушные лопатки.

«Почему он не предпринимает попыток помириться? – страдала я в разговоре с другом и коллегой Ф. – Ведь я же уже четыре раза дала ему понять, что готова его простить!» Как в любимом мультике про Смешариков, где розовая свинка Нюша, запыхавшись, вбегает в домик поэта-барашка с торжественным видом: «Бараааш! Я здесь! Можешь извиняться!»

 «Почему ты не извиняешься сама?», – задал резонный вопрос друг и коллега Ф. А потому, что я такая красивая, умная и хрупкая, и меня положено любить и заглядывать в глаза в поиске моей благосклонности. А еще потому что – помнится что-то такое с уроков биологии – наши навыки, привычки и умения – это выстроившиеся друг за дружкой нервные клетки: бежит воспринимаемая нами информация о раздражителе по этим дорожкам, и мы почти автоматически реагируем на него. Надежны привычные, испытанные дорожки-рельсы. И стараешься усилием воли сформировать другие, но неизменно соскальзывает воспринимая информация на проторенные пути, наперекор твоей воле раздражая не те участки мозга. Привычнее как? – она капризничает, галантный кавалер извиняется. А тут еще и подружки подоспели, подперев руки в бока и сощурив глаза: «Ему, значит мало твоих заходов, он ждет твоей полной капитуляции? Не бывать же тому!» И продолжаю молчать, хотя понимаю, что виновата-то я, и внутренне сжата: а не является ли его упорное молчание следствием того, что он сосредоточенно вспоминает, где его большой чемодан и не сдает ли кто из знакомых квартиру для одинокого молодого человека?

Пришла ко мне домой молодая гламурная редактор одного печатного издания. Пришла звать к себе на работу. А дело в том, что, поскольку со многими своими ньюсмейкерами я дружу, то встречаться с людьми у себя дома по служебной надобности для меня в порядке вещей. Работающая мама двоих детей, я стараюсь совместить в один промежуток времени как можно больше действий. Разговаривать по телефону с рекламодателем и протирать пыль в детской. Варить борщ и писать текст. Поболтать за ужином и бокалом вина с интересным собеседником и взять интервью между делом.

Молодой девушке-редактору то, что встреча происходила у меня дома, и что во время беседы я помешивала говядину с черносливом на сковородке, заметно не нравилось. А когда двухлетний сын с любопытством влез в ее гламурную сумочку, она и вовсе с характерной подчеркнутой брезгливостью бездетных женщин шумно разнегодовалась.

Мы с моей любимой университетской подружкой вели себя точно так же в отношении нашей общей знакомой, на четвертом курсе забеременевшей и срочно вышедшей замуж. Та скучала по студенческим посиделкам в общаге, но гипернастойчиво убеждала нас в том, что счастье женщины – семья и дети. Мы ожесточено сопротивлялись. «Ой, Наташ, все эти сопли-слюни, о чем ты! Я мечтаю о карьере и хочу общаться с людьми!» И неважно, что работала я на тот момент секретаршей в дышащей на ладан фирме, и что общение с людьми было все больше с одними и теми же да об одном и том же. Главное, убедить в преимуществах своего положения, пусть оно и не совсем устраивает, только бы не оказалось, что кто-то устроился лучше, чем ты.  

Рекламный менеджер, отправляя к рекламодателю, просит: «Там очень солидные люди, ты уж приоденься… постатуснее!» «Не учи батьку, как говорят у нас в Беларуси, детей делать!», – тоном бывалого рубаки обрываю я мастер-класс по работе с клиентами и отправляюсь в путь.

Рекламодатель суров, нахмурен и безучастен. Я – плотный, как черная дыра, комок нервов. Все силы брошены на то, чтобы удержать под контролем волны страха, гуляющие по позвоночнику. Просили же меня, как человека просили одеться постатуснее! А я в своих вязанных крючком кофтюшечках к таким важным людям приперлась, из-за своих кастрюлек выпорхнув! Сорвется ведь сейчас все!

– Простите, сегодня я крайне плохо соображаю, у меня ребенок маленький, всю ночь спать не давал. Вы напишите, как считаете нужным, а я посмотрю завтра-послезавтра текст, и мы с вами все согласуем, – бескровными губами признается он, а смотрю на него, как на родного. Человек! Живой! Настоящий. Обычный. Не выспавшийся. Бывает же!  

Звоню редактору. Он сбрасывает. Послушно на всякий случай леденею от тревожных предчувствий. Плох мой последний текст, точно плох. И я даже знаю, в каком месте он особенно плох. Перезвонившему редактору отвечаю дрожащим голосом. «Извини, трубку не снимал, в туалете был, прости уж за такие подробности»…

На самом деле ведь, все живые и настоящие. Только очень важные. Очень успешные и статусные. Сильные и неуязвимые, которыми нужно восхищаться и искать расположения. Обижающие друг друга по привычке, лишь бы не остаться в долгу и не сделать первый шаг, не дать слабину. Тем более, что всегда правы-то и лучше все знаем-то мы.

Брала я интервью у крупного прокурорского работника, под руководством которого сразу после университета трудился хороший друг, следователь милиции. Прокурорский работник характер имел твердый, а еще он в совершенстве владел всей богатейшей палитрой русского языка, а потому свои мысли по поводу подчиненных формулировал виртуозно. Наш друг на начальника обижался, но, приходя в гости в выходные и цитируя за кружкой пива последние словесные пассажи руководителя, он неизменно становился центром всеобщего внимания. И крупный прокурорский работник, сам того не предполагая, стал важной составляющей той далекой романтики наших первых послеуниверситетских лет. О чем я ему с искренней симпатией и сообщила перед интервью. Он долго не мог привыкнуть к происходящему и все вглядывался мне в лицо: что мне от него нужно? – и все ждал провокации.

Просто потому что очень трудно ломать в себе стереотипы. Сказать кому-то, что он тебе искренне симпатичен – неожиданно и не принято. Надежны проторенные нервные пути-дорожки...

– Мне плохо без тебя, – не выдерживаю, наконец, я.

– Но мужественно четыре дня терпишь, – улыбается муж.

– Ну ты же знаешь, какая я… жаба…

– Мама жаба, мама жаба! – радостно подхватывает сын.

И воодушевленно находит в ящике для игрушек ужасно симпатичную мягкую игрушку-лягушку, бархатный животик, глянцевые трусишки. Этот зверь только в виде игрушки симпатичный. По себе знаю.

Но на своих жемчужинах мудрости ни в коем случае не настаиваю. Может, все выше описанное – проблема только невротичных личностей, к которым относится сам автор. Но на то оно и личное мнение. Не судите строго. Я переживаю и расстраиваюсь. Искренне.

А вы знали? У нас есть свой Телеграм-канал.
Все главное - здесь: #stolicaonego