Заведующий отделением нейрохирургии БСМП Петрозаводска
Он никогда не мечтал о медицине, но отработал врачом 25 лет. Будучи студентом медфака, он ничего не понимал в нейрохирургии, но вот уже 16-й год руководит нейрохирургическим отделением клиники, поставив за это время на ноги сотни пациентов с тяжелейшими черепно-мозговыми травмами и травмами позвоночника. Он считает, что далеко не всегда можно спасти пациента, но не потерпит от молодого врача, потерявшего больного, фразы «Ай, так бывает!»
В нашей новой рубрике «Здравствуйте, доктор», рассказывающей о врачах Карелии, — заведующий отделением нейрохирургии БСМП Петрозаводска Дмитрий Первунин.
— Дмитрий Валентинович, начну с неприятного. Так повелось, что к отделению нейрохирургии БСМП всегда относились снисходительно. Считалось, что лучшие специалисты работают в Республиканской больнице. Только там делают сложные операции, а в Больнице скорой медицинской помощи занимаются рядовыми случаями. Как Вы к этому относитесь?
— Да, на нейрохирургическое отделение БСМП с позиции Республиканской больницы нередко смотрят сверху вниз. Хотя бы потому, что эта больница находится на горе. Но, если взять всех специалистов, работающих сейчас в нейрохирургии главной клиники Карелии, там только один человек, который не был связан с нашей больницей. Все остальные либо получили в БСМП базовое образование интернатуры по окончании медфака, либо работали у нас. Так что там трудятся люди, которым наша больница дала возможность стать нейрохирургами. Когда нам нужны были специалисты, а кадровая ситуация раньше была очень тяжелой, да и сейчас напряженная, мы обучали людей в течение двух лет в Санкт-Петербурге за средства больницы, платили стипендии. Они к нам возвращались, отрабатывали обозначенный в договоре срок и уходили в Республиканскую больницу, потому что там и оборудование было лучше, и зарплаты были выше. Я никогда не понимал, почему так происходит. Но, видимо, властям так было выгодно: все яйца складывали в одну корзину.
При этом наша больница всегда лечила очень большое количество пациентов. Я не умаляю тяжести тех случаев, пациентов, которыми занимаются в Республиканской больнице, но к нам везут всех подряд и круглосуточно. И мы работаем ничуть не хуже, чем наши коллеги. В таких условиях есть элемент здоровой конкуренции, что, в принципе, на пользу общему делу.
— В этом году исполнится 16 лет, как Вы заведуете отделением нейрохирургии в БСМП. Уже несколько главных врачей сменилось, а Вы бессменный лидер. Как удается сохранить отношения и с коллективом, и с начальством?
— В своем коллективе я — начальник. Я против демократии в виде панибратства, анархии. Ведь в конечном итоге ответственность за все, что происходит в отделении с пациентами, несу я. Всегда говорю своим врачам: «Мы пришли работать в бюджетное учреждение и с администрацией должны сотрудничать, конструктивно взаимодействовать. Только таким образом мы сможем чего-то добиться». Например, так было в 2000-е годы с главным врачом БСМП Владимиром Петровым. Тогда был такой период, когда стабилизацией считалась вовремя выплаченная зарплата. Владимир Александрович поставил перед собой цель, чтобы решить эту финансовую проблему. Это было трудно, но он это сделал.
А то, что один человек руководит отделением 16 лет, разве это плохо? Это не редкость в медицине. Хотя за 25 лет в республике поменялись 9 министров здравоохранения, один дважды был в кресле главы Минздрава. И это, на мой взгляд, неправильно. У человека должно быть время, чтобы понять ситуацию и попробовать ее исправить. А за 2-2,5 года, которые руководят отраслью наши министры, ничего не сделать.
— А как Вы попали в здравоохранение?
— Моя мама — медсестра. Отец — военный. Школу мне пришлось оканчивать в Мурманске, куда отца перевели после карельской Новой Вилги. Это был 1986 год. Перестройка. Чем мне заняться, я не знал. Мурманск мне не понравился. Море меня не манило. Я решил приехать в Петрозаводск и поступить на медфак ПетрГУ, поскольку биология мне всегда нравилась.
— Вы изначально знали, какую специальность в медицине выберете?
— На третьем курсе я уже понимал, что пойду в хирургию, но не предполагал, что это будет нейрохирургия. Во время практики я уехал к родителям в Мурманск. Там работал медбратом в нейрохирургическом отделении. Заведующий, представляя меня как студента-практиканта, сказал: «Это студент из Петрозаводска, будущий нейрохирург». Когда практика закончилалась, я не хотел в нейрохирургию.
— Почему? Насмотрелись на сложных больных?
— Дело не в этом. Я ходил к хирургам, дежурил в экстренной неотложной хирургии в БСМП и железнодорожной больнице. Я эту работу понимал. Но нейрохирургия в хирургии — это отдельный мир. Для меня он был загадкой. Там другая система подготовки, другие доступы. Для хирурга 100 мл крови при операции не считается потерей, а для нейрохирурга это много. Мы по-разному оцениваем пациентов. Мы постоянно должны помнить, что работаем с центральной нервной системой. Там другие движения, другие слова и поступки, в том числе и в общении с родственниками. Но большинство людей уверено, что любой нейрохирургический пациент — это заведомо инвалид. И когда близкие пациента слышат черепно-мозговая или травма спины, начинается паника. А как мы будем жить дальше? Не будет и наш родственник психическим больным или, так и говорят, дураком?
Я к этому не был готов и решил идти в хирургию. Конкуренция была высокой, но я подстраховался. Так как мама работала в медицине, среди знакомых и друзей было много врачей. Один из них, очень хороший хирург, написал для меня рекомендательное письмо. С ним я пошел к его другу — заведующему нейрохирургическим отделением БСМП Геннадию Лашкову для того, чтобы он в свою очередь передал это письмо другому заведующему. Мол, парня тебе рекомендуют, присмотрись, поучи. А Геннадий Леонидович прочитал письмо и сказал: «Если мой друг пишет, что ты так хорош, почему я должен тебя отдавать коллеге? Ты неделю подумай, посоветуйся с родными и приходи». На следующее утро мы, студенты шестого курса, специализирующиеся на хирургии, сидели на общей врачебной конференции. Геннадий Леонидович проходит мимо меня и говорит: «Ну, так ты решил?» В результате я согласился. И сегодня должен сказать, что благодарен судьбе за эту встречу.
— И ни разу не пожалели, что согласились? Вы пришли в сложное для больницы время. В отделение нейрохирургии тогда было страшно зайти. Полы проваливались, штукатурка отваливалась со стен…
— Нет, не пожалел. Не скажу, что было легко, но чувство удовлетворения от результатов, которые мы достигали, пересиливало все. А в плане состояния нашего отделения не скажу, что и сейчас все кардинально изменилось. Нужно отдать должное Алексею Хейфецу, покинувшему пост главного врача в прошлом году, значительная часть больницы отремонтирована полностью. Например, в приемном отделении сейчас гораздо комфортнее и приятнее работать. А строительство нового приемного, которое сейчас ведется, изменит нашу работу. Я не верил, что это когда-нибудь произойдет.
Но если говорить о технологиях, которые мы применяли тогда и используем сейчас, то изменилось очень многое. Проходя в конце 90-х обучение в клинике в Санкт-Петербурге, мы услышали от профессора Юрия Шулева: «Ребята, не переживайте, скоро все это оборудование и технологии будут и у вас. В хирургии все меняется раз в 5 лет. А если не меняется, значит, мы остаемся в прошлом веке». Сейчас я могу сказать, что с 2005 года у нас все изменилось на 300 процентов. Раньше в отделении было 45 коек. Мы выполняли около 170-180 операций в год. Сейчас у нас 30 нейрохирургических коек. В прошлом году мы выполнили рекордное количество операций — более 500. И это благодаря новому оборудованию и кадрам, которые работают в больнице круглосуточно. Специальные силовое оборудование и хирургический стол, микроскоп позволяют выполнять операции бескровнее, быстрее, безболезненнее.
— Это уже конвейер. А Вы помните своего первого больного?
— Конечно. Моей пациенткой была женщина старше 70-ти лет с черепно-мозговой травмой. Мы ее прооперировали. Женщина долго болела и в результате умерла от осложнений. Это тот случай, когда ты знаешь, что делать, делаешь то, что должен, но это не значит, что пациент поправится. У кого-то из молодых врачей умирают пациенты на втором году работы в клинике. У кого-то это происходит на первом месяце службы. Я считаю, что там, на небесах, кто-то есть, и он решает, кому сколько жить.
— Вы действительно верите во Всевышнего, а не в свои возможности как доктора?
— Ты должен понимать, что он там есть. Потому что он еще и за тобой следит.
— А как вы относитесь к тому, если, несмотря на все ваши усилия, пациент погибает?
— Я каждый раз переживаю, когда в отделении умирает пациент. Бывают случаи, когда мы, все силы больницы, не можем помочь. Но я никогда не пойму молодого врача, который после этого скажет: «Ай, так бывает!» Тогда и в следующий раз «так бывает», а потом еще «так бывает». Безразличие — страшный враг. Я борюсь с этим в своем отделении. Даже если мы бессильны, мы должны сделать все, что необходимо. После операции ты должен сказать: «Я сделал все, что мог».
А нейрохирургов в Карелии немного — всего 17 человек. Больше, наверное, и не надо. Есть вопросы по детской нейрохирургии. Но сейчас там появился доктор — девушка. Да и у меня в отделении есть девушка-нейрохирург. Хотя я категорически против прихода в нашу специальность женщин. И это не шовинизм.
— Почему?
— Это тяжелая работа, которая коверкает душу. К нам постоянно поступают люди с колес: из-под поезда, из-под автомобиля, после падения с большой высоты. Часто это люди с невысокой социальной ответственностью. А когда умирают пациенты, это больно. И я видел слезы на глазах женщин хирургов и нейрохирургов. Но из-за работы плакать нельзя. Надо делать определенные выводы и идти дальше.
— Из-под поезда, колес… Обычно это травмы, несовместимые с жизнью. А были в вашей практике случаи, когда мысленно вы попрощались с человеком, а он выжил?
— Так было и не раз. Опять же есть момент, что кто-то сверху помогает человеку. Но здесь очень многое зависит и от родных. К сожалению, есть люди, которым наплевать на своих близких. Они их бросают, не посещая в больнице. Но есть и другие примеры.
У нас была ситуация, когда пациент находился в реанимации в течение 20 дней. Родственникам этого молодого человека я все это время говорил, что он, скорее всего, умрет. Тяжелейшая черепно-мозговая травма. Было сделано несколько операций, но все шло по плохому сценарию. Мужчину в реанимации навещали родные. Однажды они привели племянника. Он взял за руку человека, который был подключен к ИВЛ, у которого начались различные осложнения, сказал всего пару слов, и больной открыл глаза. Я чуть не упал, наблюдая за этой сценой.
Потом этот мужчина перенес еще несколько операций. Он встал на ноги, заговорил. Сейчас, увидев этого человека, никто не поверит, что он был на грани жизни и смерти. Полностью себя обслуживает. Адаптирован в семье. Нет грубой инвалидизации. И это не чудеса. Это результат стечения обстоятельств: работы врачей, базового здоровья пациента, общения с родными.
— Вы все время на работе. Даже во время отпуска занимаетесь делами отделения, документами или стараетесь выехать на учебу, на стажировку к коллегам из федеральных клиник. Как семья это выносит?
— Жена меня понимает. Она гордится тем, что я врач. Сын, слава богу, не пошел по моим стопам и работает в совсем другой сфере. У него своя жизнь. Хотя в переломный момент подросткового периода я, понимая, что из-за работы у нас есть дефицит общения, иногда приводил сына в отделение. Однажды поднял его в реанимацию и показал мальчишку 16-ти лет. Он взял у кого-то из родных машину, катался с друзьями и разбился. Это, конечно, «запрещенный» педагогический прием. Сын об этом рассказал супруге, и я получил скандал. Жена была уверена, что я травмировал психику ребенка. Но сыну было 15-ть. Он иногда пропадал до 3-4 ночи где-то с друзьями. А я в это время работал в больнице и не хотел, чтобы ко мне доставили сына в качестве пациента.
— Но отдыхать от напряженной работы все равно нужно. Как Вы восстанавливаетесь?
— Жена иногда говорит: «Ну, съезди в лес, убей уже кого-нибудь и успокоишься». На самом деле для меня на охоте главное не добыча, я в этом плане вовсе не кровожадный, а возможность побыть на природе и подумать в тишине. А так мне некогда расслабляться. Я не люблю длинных отпусков, поэтому каждый год трачу их часть на обучение. Приезжаю, например, в Петербург, снимаю недорогую гостиницу и каждый день хожу в клинику, смотрю, как работают коллеги. В БСМП мы сегодня выполняем некоторые сложные операции, на которые раньше пациентов отправляли в федеральные клиники. Но нам есть еще к чему стремиться. В нейрохирургии никогда не поздно учиться.
Записала Наталья Соколова
Побеседовав с доктором, мы получили от него разрешение побывать на операции в нейрохирургическом отделении БСМП. Пациенту оперировали позвоночник.
