– Я огляделся кругом. Погода была не очень. Прямо перед нами возвышалось помпезное, но довольно уже обшарпанное здание местной администрации образца 1980-х годов, намек на бывшее благополучие. Вокруг угрюмо сгрудились серые, давно некрашеные каменные и деревянные двухэтажные дома, некоторые с разбитыми окнами и какими-то свалками между ними. Стояла непривычная тишина. Не видно было ни одной живой души. Ветерок трепал разорванную пластмассовую пленку, ей, видно, пытались прикрыть окна без стекол… Боже мой! Куда я попал? Первое впечатление оказалось просто убийственным. Нечаянным желанием было быстро сесть обратно в автобус и отправиться восвояси. Где же те красоты, так талантливо описанные и отснятые на пленку ушлыми журналистами? И здесь мы должны найти живую карельскую речь и проникнуть в трепетную народную душу? Что осталось в этой душе? Но, минутку, что тут нового? – успокаивал я сам себя. Ты что, первый раз в нынешней деревне времен бандитского капитализма? Разве не видел ты повсюду руины коровников, брошенные зарастающие поля, разбитые дороги и разваливающиеся общественные здания? А целые деревни с такими же вот пустыми глазницами окон, в которых еще живет пара пенсионеров, и только поэтому их еще не успели сжечь? Какой внезапный порыв романтики заставил тебя так ужаснуться увиденному? Но романтика, похоже, вещь неистребимая. И она еще дала себя знать.
Село Михайловское, где мы оказались, было началом нашей поездки к людикам – карелам, говорящим на людиковском наречии и живущим узкой полосой на востоке республики в Олонецком, Пряжинском и Кондопожском районах. Людики, благодаря усилиям культуртрегеров и сотрудников Национального музея, стали в последние пару лет объектом этнофутуристических изысков, ставящих целью сохранить если не культуру, то хотя бы память о ней, сделать из людиков бренд, а заодно и собрать, зафиксировать, записать все, что еще можно собрать. Получили проектные деньги для изучения современного состояния карел-людиков и сотрудники Института языка, литературы и истории, и вот – этнографы, языковеды и сочувствующие им фотографы и журналисты из Петрозаводска и Питера отправились в путь. Начать решили с юга.
 |
| Участники экспедиции к людикам |
И вот мы на месте, без предыстории которого, конечно же, не обойтись. Некогда здесь был погост, носивший название Лояницкий, он объединял в разное время 14-15 деревень, из которых сейчас сохранилось пять (причем в четырех из них живут только дачники летом), в Старом Михайловском (по-карельски Кууярви) была церковь, которая сгорела в конце 1920-х годов (а потом уж ее не восстанавливали; новую, и на новом месте, сделали в 90-е годы), население волости доходило до 2-3 тысяч, в самом Михайловском (бывшая деревня Устье) в лучшие времена (тогда еще живы были и другие деревни) проживало около 800 человек, сейчас около 500 всех вместе взятых. В Михайловском долгое время был свой колхоз-совхоз, который, как впоследствии и зверосовхоз, приказал долго жить, что заставило молодежь искать лучшей доли в Петрозаводске и Питере и, как мне было сказано, пополнять партию любителей пива, а пенсионеров – жить на свою пенсию, выплачивая какие-то несусветные деньги за ЖКХ в бывших совхозных домах, которые, по рассказам местных жителей в разы превышают квартплату в Петрозаводске.
Но солнце вылезло из-за туч, а мы, после краткого посещения администрации, двинулись вниз, на берег озера Долгое, на место своего квартирования. И вдруг все волшебным образом изменилось! Унылая «колхозная гора», этот гнилой зуб бывших эпох, осталась позади, а перед нами в разные стороны разворачивались улицы из синих, желтых и зеленых частных деревенских домов, выстраивающихся в несколько рядов вдоль живописного берега – что же случилось? Прежде всего – появился порядок. Тот самый свободный порядок прибрежной карельской деревни, который естественно вырастал и сливался с окружающей природой, не противоречил ей, а был словно ее продолжением. И это сразу успокаивало, будто вносило в существование смысл. Ну, и, конечно же, камерное, какое-то прямо-таки домашнее, озеро с синими лесами и мысами на противоположном берегу и баньками на этом. Вот он – простор для романтики! И что бы мы в Карелии делали без своих озер?!
Поселились мы во временно свободном от хозяев, купленном и на карельский манер отреставрированном финской «людиковской активисткой» Тулой Коски, просторном доме. И тут душа окончательно успокоилась. Дрова на сарае, вода в озере, макароны с тушенкой на плите, а в окне – отраженное в воде небо. Разве еще чего-то надо? Через 15 минут две охапки дров уже полыхали в открытом очаге, отсвечиваясь бликами на лицах счастливых обитателей гостеприимного дома. Аппетит был зверский.
На следующий день был канун Троицы – троицкая суббота. Это явилось дополнительным поводом отправиться на традиционное для моих изысканий место в каждой деревне – кладбище (я среди прочего занимаюсь деревьями, а точнее – знаками на деревьях, которыми на всем Севере пестрят и поныне все сколько-нибудь значимые места деревенской ойкумены), куда люди начинали прибывать для того, чтобы к Троице прибрать могилы родных: чистить, красить, сажать. Причем, зачастую прибывали издалека. Для моих коллег в этом были свои плюсы, но и минусы: население деревни на Троицу значительно увеличивалось, но люди были заняты гостями и не всегда были готовы сидеть часами, рассказывая на диктофон «всякие байки». Но зато уж, если попадалась словоохотливая компания, то тут только держись: интервью уже было коллективным, а песни исполнялись хором. Тут главное не оказаться в положении Шурика – ведь не всегда возможно оказаться от рюмки, могут не понять. Впрочем, женщинам легче, ведь по традиции карельские женщины практически не пили. В общем, они справились.
 |
| Здесь, в этом лесу стояла придорожная часовня |
Людей было действительно много: на Троицу на кладбище наблюдалось настоящее столпотворение и после обеда практически на всех могилах лежали или были воткнуты березовые ветки. Но несли и огромные букеты цветов: так сделали встреченные нами три «богомольные» красавицы-девицы, одетые в длинные праздничные юбки и косынки, совершавшие по их словам ежегодный поход из Петрозаводска в Свирский монастырь на Троицу. С заездом в Михайловское на могилки. Нежно улыбаясь, они сели в серое Ауди и исчезли с глаз долой так же, как и появились. Старушки разговаривали с покойниками (а раньше ведь еще и причитывали), наливая некоторым чарку (или чай в чашку) и оставляя пару сигарет у креста. Имелось в виду, что умерших родственников звали на троицкий обед, оставляя за столом пустые места с тарелками и ложками. Просили покойников прихватить к трапезе и своих знакомых, а к концу обеда прощались и настоятельно советовали не приходить без приглашения. Конфеты, печенье, крошеные пироги, а также куски помидоров красовались на столиках около могил, а на некоторых лежало и более традиционное приношение – озерная рыба. Рыбой в Карелии покойников потчевали везде.
Погода портилась, два дня был сильный ветер с дождем и мои шансы на запланированную поездку по местам бывших деревень на озере Долгом (причем, желательно было попасть туда именно по воде – дорог практически не было, а снимать панорамные снимки сподручно было именно с воды) постепенно стремились к нулю. К тому же выяснилось, что единственный человек, который положительно отозвался на мою просьбу о лодке, оказался далеко не местным (родом из Молдавии), а значит, не мог быть настоящим проводником. Проблема с лодками, помимо того, что у многих они были еще на берегу (или, например, как раз смолились), сложилась еще и потому, что для увеличения поголовья, местному населению уже второй год запрещалось во время нереста ловить рыбу на Долгом. Правда, некоторые кивали на местное форелевое хозяйство, намекая, что они тоже в этом мало заинтересованы, так как форель часто уходила из садков и доставалась «забесплатно» деревенским рыболовам. Так это или нет, утверждать не берусь, но никто особенно не стремился ходить по озеру (раз не было «дела» – рыбалки, то простое катание считалось, естественно, баловством), а тем более на моторе, ведь ближайшая заправка была в Олонце за 56 км.
 |
| Здесь был родительский дом Владимира |
Проблема разрешилась в последний день, причем неожиданным образом. С утра установилась совершенно прекрасная, солнечная погода и я решил не мытьем, так катаньем добиться своего. В связи с этим мы с Анной Федоровной («представителем» нашей хозяйки) пошли по деревне, а впоследствии и по берегу, буквально выпытывая, чьи там стоят лодки и в каком они состоянии. Один раз удача уже было улыбнулась нам, и нас привели к искомому объекту – свободной лодке на берегу (я уже решил сам без всяких проводников отправиться «на море», а один из наших языковедов вызвался быть гребцом), но она оказалась плоскодонкой величиной с полтора стола. Было ясно, что на ней и двести-то метров вдвоем проплыть затруднительно, а что там говорить о трех или четырех километрах, да еще при ветре! Все это кончилось тем, что нас в очередной раз послали по адресу – искать хозяина в каменном доме в поселке. Хозяина не было – он всей семьей отправился на картофельное поле. Но мы не сдались (спасибо Анне Федоровне, замечательная женщина!) и после некоторых плутаний по задворкам, нашли в лесу дорогу, приведшую нас прямо к цели. У дороги стояли старенькие Жигули, а хозяева были на посадке. После короткой беседы, из которой выяснилось, что лодка не на ходу, Владимир распахнул дверцу машины и сказал: садись, я тебя и так довезу! На мои сомнения относительно отсутствия дорог, он ответил что-то типа «места надо знать» и мы поехали.
 |
| Владимир – настоящий людик, он родился в деревне Яковлевской. Эту лиственницу посадил его прадед |
По дороге выяснилось, что я попал в яблочко, так как Владимир оказался на сегодняшний день единственным мужчиной в деревне, который там родился (дер. Яковлевская) и все места знает досконально. Так оно и было. К тому же мой проводник признался, что вообще-то с радостью воспользовался подвернувшимся случаем – в родные места всегда тянет неудержимо. Деревни Новиково, Яковлевская, Кукуйнаволок и Нюхово (на другом берегу Долгого) были «укрупнены» в начале 1960-х годов. Вначале, как рассказывал Владимир, жилья на центральной усадьбе не было и принудительного переселения не проводилось, поэтому год-два люди еще жили в своих домах. Кое-кто впоследствии перевез свои дома в Михайловское, но в основном они остались на месте, пока постепенно не были сожжены пацанами, которые на 1 мая ходили «в походы» и не очень заботились о пожароопасности, поджигая траву. Всего около 100 домов. От домов оставались одни возвышения и кочки, да и те были срыты бульдозерами, когда проводили мелиорацию земель, но Владимиру не нужны были опознавательные знаки: он и так прекрасно помнил где какой стоял дом, вплоть до того, что показал поляну, на которой молодежь проводила свои игры (она до сих пор плохо зарастала травой). Места бывшей часовни мелиорация не коснулась, и мы нашли куски проржавевшей жести – все что осталось от главки, а также пень и остатки ствола большой березы, стоявшей около часовни на фотографии, найденной в доме Тулы Коски. Так на местности постепенно восстанавливалась картина жизни, той жизни, которой никогда уже не будет. Домов не было, но там-сям стояли старые деревья. Они и стали ориентирами для меня (и источником воспоминаний для Владимира). Владимир показал на огромную лиственницу посреди поля, которую посадил, вероятно, еще его прадед, сам Владимир не раз устраивал «лежбище» в ее ветвях изображая Тарзана. Нашелся родник у старой ели, роща около придорожной часовенки, место для причаливания лодок…. Мы поднялись на гору. Отсюда было видно все: голубое небо и сине-серое озеро, леса всех оттенков от болотного до иссиня-зеленого и все это среди цветущих одуванчиков, целых огромных желтых полей одуванчиков. От этой красоты, чистого неба и воздуха, который, казалось, можно черпать ложками, настолько он был материален – как хлеб – захватывало дух. Мы тянули время. Еще ни разу отсюда просто так не уходил – каждый раз надо было переступать через себя, сказал Владимир. Действительно, уходить не хотелось.
Комментарии
Уважаемые читатели! В связи с напряженной внешнеполитической обстановкой мы временно закрываем возможность комментирования на нашем сайте.
Спасибо за понимание