Евгений Давыдов – человек примечательный во всех отношениях. Его опалили две войны, в три года он научился читать, четыре раза объехал на велосипеде земной шар, ел пельмени чемпиона Брумеля, и не хочет возвращаться в советские времена. А главной «авантюрой» своей жизни считает, конечно же, клуб «Товарищ».
|
Накануне своего юбилея Давыдов согласился рассказать «Столице на Онего» о самых примечательных событиях тех семи десятков лет, что живет на свете.
 |
| Давыдову 10 месяцев |
22 июня 1941 года, в мой пятый день рождения, за завтраком включилось радио. Когда позывные зазвучали, отец сказал: «Война», и оказался прав - Молотов объявил, что война началась. Нельзя сказать, что она была неожиданностью. На самом деле, войну ждали, но очень надеялись не дождаться.
Мы жили в Тульской области, казалось, что война далеко и до нас не дойдет. Мы с отцом по карте отмечали сданные наши города. А потом пошли слухи, что немцы от нас километрах в 80. Самое страшное время было, когда мы были ничейными. Наши войска нас оставили без боя, власти эвакуировались. А народ, как выясняется, без власти жить не может. Начались грабежи откровенные. Для начала в открытую разграбили продовольственные магазины, потом промтоварные, потом все учреждения.
А потом к нам спокойненько въехали в поселок немцы. К нам в квартиру подселили четверых. Оккупация чем была тяжела: это был абсолютный голод. За два месяца у мамы из-за цинги выпали все зубы. В это время я почти не выходил на улицу, потому что я был трус, а по улице бегало много немецких овчарок, которых я боялся. Немцы, которые жили у нас, были довольно безобидные, видимо тыловики, никогда не воевавшие. Они были безалаберные, похожие на ремарковских солдат. Но были не все такие. У нас в поселке семилетнего мальчишку повесили на металлическом крюке за нижнюю челюсть - за то, что он катался на лыжах и порвал телефонный провод.
Свои впечатления о военном времени я изложил в небольшой повести «Воспоминания о военном детстве».
В 1942 нас освободили. В 43-м я совершил мужественный поступок. 1 сентября родители уехали на день в Тулу, а я взял у отца бухгалтерский бланк, очистил карандаш и пошел в школу. Туда принимали с 8 лет, а мне было 7. Но я и читал, и писал каракулями, и считал. Читать я научился в три года. Мы ехали в Новгород, где отец был на сборах, я сидел, водил пальцем по столику и сказал: «Гриша». Оказалось, что на столике вырезано «Гриша». Стали выяснять, кто подсказал, оказалось, что никто, это я умею читать, хотя меня никто и не учил. Я безумного много читал. Слава Богу, родители обеспечивали и книгами, и детскими журналами.
Когда я пришел в школу, ничего не спросив, меня посадили за парту. Месяца через полтора, когда изучали картинку в букваре под названием «Нам 8 лет и мы идем в школу», у меня спросили сколько мне лет. Я сказал. Пока решали выгонять меня или нет, отца перевели в другой город - Узловая в Тульской области. И там я пошел в школу «на законных основаниях» - как переведенный из другой.
Победу ждали. Знали, что Берлин был взят, и вот-вот победа будет. И все равно, это было неожиданно. По нашей улице промчался ночью конник и кричал: «Победа! Победа!». Пришли мы утром в школу, и нам устроили такой неожиданный праздник: подогнали несколько грузовиков, в которых были устроены скамеечки, и всю школу целый день катали.
Можно ли было предположить, что спустя годы я окажусь в Германии, буду в Берлине и даже в Карлхорсте, там, где подписывали акт в безоговорочной капитуляции. Я был в том же зале, где подписывался договор, сидел в тех креслах, где сидели Жуков и Кейтель. Нас принимали как очень близких людей. Война тогда, конечно, помнилась, но не вспоминалась.
После школы я сначала ломанул в Мурманск за морской романтикой, пооколачивался там. Выяснилось, что для морской романтики у меня здоровья недостаточно. Из-за того, что голодное детство было, я не рос до 8 класса, а потом жить стало немножко легче, я помню, как мама меня откармливала, и я за одно лето между 8 и 9 классом вырос на 16 сантиметров. И стал самым высоким в школе. Конечно, трудно было вырастать еще и здоровым. А потом я переехал в Архангельск, явился на комсомольскую стройку.
Стройка была наибезобразнейшая, плохо организованная. Строили целлюлозно-бумажный комбинат, нынешний гигант. Ну и естественно, что комсомольцы-добровольцы начинали задумываться. Двух моих друзей очень близких арестовали за антисоветскую пропаганду. Из-за того, что один говорил, что то, что мы строим - это не социализм. Сергей получил 8 лет. В 1991 году они были реабилитированы.
А всю нашу компанию повыгоняли с работы – по самым дурацким предлогам. И я остался тоже без работы. Вот тогда я поголодал очень крепенько.
Все, что можно было попытаться свое продать, я продал, хотя и продавать-то было особенно нечего, жили-то в общежитии. Когда денег было на буханку хлеба, покупал и делил ее на три части. С утра старался дольше спать, где-нибудь часиков в 11 я половину этой трети съедал с горячей водой из-под титана и с солью. А потом вечером – вторую. Кончилось тем, что я пошел в военкомат и сказал: заберите меня в армию. И там сначала сказали да-да, и немедленно, тем более, призывников со средним образованием тогда было немного. Меня определили в радиотехнические войска, и я жду вызова, а его нет и нет. Потом мне принесли повестку. Но повестка оказалась на допрос в КГБ.
Это надо было в Архангельск, километров 20 наверное, а у меня денег нету на проезд – я пешком. Мы семь часов беседовали. Что хотели? Контру обнаружить. Они хотели получить от меня доказательства существования на стройке организованной антисоветской группы. Конечно, никаких доказательств они от меня не получили, но там выяснилось, что за нами следили очень давно, что у них записаны наши разговоры, даже те, которые были не только в помещении, но и на природе. Но меня все-таки отпустили.
|
А потом в вагончике-теплушечке на 40 человек и 8 лошадей нас повезли призывничков. Я не знал куда, а те, кто везли, не говорили. Ехали-ехали и не знали, когда будет остановка. А конечной станцией оказался Петрозаводск. Вот так в Петрозаводск я и попал. Попал я, конечно, не в радиотехнические войска, туда «контру» не брали, попал я в пехоту.
Служил три года в 184 Петрозаводском мотострелковом полку. Полк, кстати, имеет славную историю. Петрозаводский - это его боевое название за заслуги при освобождении Карелии. Очень жалко, что сейчас его вообще никто не помнит, это плохо. Вот допустим, Торунская дивизия, которая имеет к Петрозаводску только то отношение, что после войны она тут располагалась, не забыта. Есть даже парк ее имени, а Петрозаводский 184 гвардейский мотострелковый полк, который первым начал наступление в 1944 году под Медвежьегорском, напрасно забыт.
А на последнем году службы я в самоволку бегал и сдавал экзамены в университет. На физико-математический. Прибегал, говорил ребятам-абитуриентам, мне надо срочно - я в самоволке, быстро сдавал экзамены. Сдал их все неожиданно хорошо. Погорел на сочинении, которое быстро не сдашь. Получил 15 суток ареста, думаю, все, закончился мой университет. Приходит командир строевой части, показывает мне и еще четверым на длинное-длинное казарменное здание: «Крышу видите? Тес содрать, шифером покрыть, кончите – демобилизую».
И мы так сразу и приступили. Один из нас, слава богу, был кровельщик по профессии. Ложимся спать, просим дневального: как только начнет светать, ты нас подымай. И сразу на крышу, и как только уже не видно, куда забить гвоздь, мы бежали спать. Вечером на 4 сутки мы забили последний гвоздь. Таких темпов, я думаю, не видели ни на одной стройке. Тут же вечером нам дали все документы и отпустили на все 4 стороны.
В университет я успел. А я уже был женат – тоже во время самоволки. Потом сын родился, надо было устраиваться на работу. Мне сказали, что в «Комсомольце» есть вакансия. Я, не писавший ни строчки, пришел туда. Там не удивились, дали задание. Я выполнил это задание, из пароходства делал материал, и меня сразу взяли в штат. Я перевелся на заочное отделение.
|
Спустя несколько лет, в 1968 году, случилась моя главная жизненная авантюра. Я собрал 13 детей из разных школ города и основал клуб «Товарищ». Поначалу клуб был чем-то вроде внештатной редакции «Комсомольца». Но в принципе, мы сразу провозгласили, что это - клуб, и жили таким хорошим клубным коллективом. И когда я ушел из «Комсомольца», продолжал собирать этих ребят. Мы делали свою страницу в «Комсомольце», каждую среду собирались, ходили в походы и летом организовывали трудовые лагеря.
И если говорить о том, что такое главное дело в моей жизни - это клуб «Товарищ». 25 лет. Мы были первым неформальным коллективом. Поначалу как ломанули ко мне ребята, чуть не под сотню. Потом ситуация стабилизировалась, у меня все время было человек 30-35. Это был хороший коллектив, который никогда ни у кого не просил денег, мы зарабатывали сами в трудовых лагерях. И у нас деньги иногда были очень хорошие. Коллектив был самоуправляемый, я никогда не был начальником. Большинство лагерей были вообще без меня, туда ехали командирами и комиссарами 17-летние, было страшновато. Но никаких ЧП за 25 лет не было. Когда они знают, что они - последняя инстанция, повышается и ответственность, и дисциплина.
Зимами было много журналисткой работы. Хотя в «Товарище» не ставилась цель выращивать журналистов, а журналисты росли. Из первых 13 журналистами стали Юра Шлейкин и Валя Акуленко. А потом были Борис Терноушко, Саша Колобов, Леня Олыкайнен, Лена Фомина, Ира Смирнова, Оксана Пушкина, Леша Зубов, который сейчас работает на REN-ТВ, Олег Шамонаев, который сейчас работает в Москве, Валера Поташов. Мои самые малыши - это фотограф Леша Хаскин и Саша Домина. Мы считали, у нас получается 48 профессиональных журналистов.
|
Что самое важное для меня – из «Товарища» не выходили одинаковыми. Все очень разные. Это моя удача, что их не нивелировали, они не стали, как солдатики. А потом у нас пропало реальное дело – новый состав газеты отказался с нами работать. А без реального дела подростковые объединения не выживают. Умный треп это не выход – соберутся, потреплются-потреплются и умирают.
Осенью я планирую заняться тем, на что всегда не хватало времени. Буду писать. Надеюсь, что помотаюсь по любимым мною командировкам. Я всегда любил экспедиции, у меня плавставж огромный, я ходил в плавание на всех классах судов, которые были в пароходстве.
Первое мое плавание было достаточно неожиданным. На «Балтийском 5». Мы путешествовали на велосипедах по Прибалтике, ехали в Калининград. Кстати, если сложить все дороги, по которым я проехал на велосипеде, это четыре раза вокруг земного шара. В Клайпеде мы шли по базару и подбирали себе арбуз, вдруг меня окликнул капитан теплохода «Балтийский 5», мы были с ним знакомы. И мы с ними пошли. В неизвестность. Это был риск потому, что если бы нас отправили в загранводы, то это было бы незаконное пересечение границы. Но мы по нейтральным прошлись, и нас повернули на Питер.
Этот капитан Саша Лукичев был самый молодой капитан пароходства. А команду ему дали, в основном, из проштрафившихся. Тогда была очень шумная история с теплоходом «Пятидесятилетие комсомола», который погорел на контрабанде из Ирана. Везли ковры, ткани, много того, что сейчас, наверное, бы и не попало в разряд контрабанды, а тогда были очень жесткие времена.Чью вину доказали, тех посадили, остальных отправили на «Балтийский 5». А работал экипаж прекрасно. И я написал о них материал. Экипаж, прочитав, был очень доволен. Я ездил в экспедиции в командировки к ихтиологам, орнитологам. Люблю с людьми учеными общаться.
Мне посчастливилось побывать на олимпиаде в Сараево. Я за собственные деньги покупал путевку и две недели ходил вокруг парторга редакции, чтобы он написал совершенно дурацкую бумагу: партийная организация редакции газеты «Ленинская правда» берет на себя ответственность за поведение журналиста Давыдова в Сараево. На лыжной трассе мы яростно болели за нашу команду вместе со знаменитым олимпийским чемпионом Павлом Колчиным.
В моей биографии есть неформальная встреча с Ельциным и целая пачка фотографий. Думаю, что когда ему исполнится сто лет, ему поставят памятник. Он же оказался президентом в самое жуткое и смутное время, когда никому не ясно было, что надо делать. Он сделал много, где-то наколол дров, но самое –то главное, что при нем запушен маховик перемен, которые необратимы. Тут надо говорить и о заслуге Гайдара - маховик экономических реформ запустил Гайдар. Можно ругать и называть его лаборантом, но он запустил так, что не повернешь назад. Я помню коммунистические времена. И я категорически не хочу возвращаться в те времена. Прошлое было все-таки страшным. Там были вещи, которые светло вспоминаешь, но в целом, конечно, это жуткое было общество.
Интересно было пообщаться с олимпийским чемпионом Валерием Брумелем. Двоюродный брат меня к нему привел. Купили мы благородного коньячку и пошли. Брумель притащил тесто, раскатал фарш и молниеносно наделал пельменей. Огромное количество было, и мы их съели.
Я не люблю лозунгов каких-то, громких фраз. Но мне очень нравятся вот такие строки Маяковского:
Пускай седины обнаруживает стрижка и бритье,
Пусть серебро годов вызванивает уймою,
Надеюсь, верую - вовеки не придет
Ко мне позорное благоразумие.
Это меня и спасает - я не выгоняю из себя мальчишество. Я думаю, что очень многие люди омрачают себе жизнь тем, что начинают задумываться о возрасте: к лицу ли совершать такие поступки в мои годы? Не надо себя старить. У меня есть качество, которое не дает мне состариться – любопытство. Если хочется что-то попробовать, я пробую. Но дело-то, конечно, не в этом, просто мне всегда удавалось быть самим собой. У меня не было сделок с моей совестью.
Записала Татьяна Прокопенко
Комментарии
Уважаемые читатели! В связи с напряженной внешнеполитической обстановкой мы временно закрываем возможность комментирования на нашем сайте.
Спасибо за понимание