Владимир Лукконен: «Мне очень хотелось найти деда»

Как семейная история открыла для карельского художника трагедию его народа.

Накануне Нового года в Национальном музее Карелии открылась выставка, посвященная Карельскому восстанию 1921-1922 годов. Одними из главных ее экспонатов стали эскизы графического романа Владимира Лукконена «Эхо над ягелем», в котором отразилась судьба его родного деда Василия (Васко) Лукконена, участвовавшего в восстании.

Мы поговорили с художником о том, как создавался этот роман, и о том, как поиски деда привели его к изучению трагических для карельского народа событий столетней давности:  

– Владимир, Вам что-то было известно об участии деда в Карельском восстании в детстве? И когда Вы об этом узнали?   

– В нашей семье о Карельском восстании ничего не рассказывали, но какие-то его всполохи все равно до меня  доходили. В детстве я знал только то, что мой дед по отцовской линии Василий Лукконен два года жил в Финляндии с двумя старшими дочерьми. В разговорах отец упоминал, что их родители уходили в Финляндию, но вернулись обратно, а я, когда учился в школе, не понимал, как они могли жить в Финляндии, ведь в советские времена она считалась «капиталистической страной», и съездить туда было равнозначно тому, что слетать в космос.

По рассказам отца, дед умер, когда ему было всего шесть лет, и он запомнил только его черную бороду и то, как тот пахал землю на лошади. Еще отец запомнил, что когда дед умер, его занесли в дом, всего в снегу. Понятно, что это были самые яркие впечатления для шестилетнего мальчишки, и это врезалось в его детскую память.

 

Много позже – это было уже в 80-х годах – я пытался что-то узнать о судьбе деда у своей старшей тети. На момент смерти деда ей было 16, и в этом возрасте человек должен запомнить больше, но она мне не сказала ни слова. В ее альбоме я увидел финские фотографии – и качество снимков было не нашим, и люди другие, не похожие на советских людей. Я стал ее расспрашивать, кто снят на этих снимках, и она опять мне ничего не сказала. Мне кажется, что у нее был какой-то страх. Может, их предупреждали, чтобы они ни о чем не рассказывали, я не знаю, но ни от отца, ни от тети я не узнал о своем деде ничего.

– И как Вам удалось выйти на его следы?

– Во мне тогда засела мысль: как же так – я есть, отец есть, а деда в нашей семье как будто не было? Единственным документальным свидетельством того, что он все-таки был, являлось свидетельство о рождении моего отца, где были записаны имена его родителей, моих дедушки и бабушки.

В середине 90-х я решил обратиться в государственный архив, но там только развели руками. У них также не оказалось никаких документов на моего деда. Правда, мне посоветовали поинтересоваться, нет ли ничего на деда в архиве ФСБ, и, к моему большому удивлению, мне там выдали одну бумагу – справку о смерти деда, из которой я узнал, что он скончался в 1934 году. В графе «Причина смерти» был прочерк.

С этого момента я стал заниматься поисками следов деда уже целенаправленно, и в этом мне здорово помог карельский журналист Пааво Леонтьев, который так же, как и мой дед, был родом из деревни Регозеро. Он мне и поведал, что у моего деда было стадо северных оленей в 650 голов, то есть дед мой, оказывается, был крупным оленеводом.

 

В подтверждение этого я нашел стихи Яакко Ругоева, где он упоминает род Луукконен из Рехо (Регозера). Я тогда еще удивился, почему два «у», но мне объяснили, что это моя фамилия записана неправильно – с одной «у». После этого, благодаря помощи Елены Усачевой из Национального архива Карелии, мне удалось обнаружить кое-какие бумаги на старшего брата деда – Пекку Луукконена, и вот он-то как раз в этих документах писал свою фамилию через два «у».

А дальше я впервые столкнулся с самим Карельским восстанием. Дело в том, что в документах Пекки Луукконена оказалась анкета беженца. Пекка ушел  в Финляндию в 1922 году, после поражения восстания и вернулся обратно в Карелию по амнистии. Им финские власти даже деньги выдали – по 1400 марок, чтобы они могли нормально обустроиться. А мой дед Василий (Васко), скорее всего, возвращался на родину на свой страх и риск.

От журналиста Пааво Леонтьева я узнал и то, что мой дед успел побывать на двух войнах – на Русско-японской и на Первой мировой. На японскую его призвали совсем молодым, ему тогда исполнилось 18, но он пришел с нее с Георгиевским крестом. А с Первой мировой он вернулся в деревню со вторым Георгиевским крестом. Можете себе представить? Деревенька совсем небольшая – полтора десятка дворов, и солдат приходит с двумя крестами! Уважаемый человек!

Кроме того, большая семья – семь братьев, прямо как в романе финского классика Алексиса Киви. Огромное оленье стадо – 650 голов! И я стал тогда рассуждать: ну, не мог такой человек оставаться в стороне, когда в 1921 году на севере Карелии начались волнения! Причем, фронтовик с двумя Георгиевскими крестами мог не просто быть повстанцем, а, скорее всего, возглавлял какой-то их отряд.

– Вы описываете в своем графическом романе вполне конкретные события Карельского восстания. Откуда Вы о них узнали, ведь они до сих пор остаются малоизвестными даже для историков?

– Мне удалось найти в Интернете книгу Константина Соколова-Страхова «Зимняя кампания в Карелии 1921-1922 годы», изданную Военной типографией Управления Наркомвоенмора и РВС СССР в 1927 году. Соколов-Страхов сам был участником этих событий, служил в штабе Красной Армии и очень подробно рассказал в своей книге фактически о двух военных кампаниях в Карелии в 1921 и 1922 году. Первая оказалась для Красной армии неудачной: против повстанцев было направлено всего около 1,5 тысячи человек, а во вторую – уже более 30 тысяч. При этом самих повстанцев насчитывалось 5-6 тысяч человек.

 

– А как родилась идея такого романа?

– Самоцели написать графический роман у меня не было, просто мне очень хотелось найти деда, понять, кто он был такой, как жил и чем занимался. То, что мне удалось найти, меня поразило. Даже мой отец ничего этого не знал!

Я сразу подписался в социальных сетях на самые разные группы, которые интересуются краеведением и историей Карелии. И тут меня ждало самое удивительное открытие – в одной из таких групп я увидел фотографию своего деда!

Это был снимок жителей деревни Регозеро, сделанный в 1917 году, и среди них я обнаружил деда – узнал его по Георгиевскому кресту. По словам Пааво Леонтьева, больше в деревне такого креста ни у кого не было. Да и мой отец был очень похож на деда, поэтому никаких сомнений в том, что на снимке запечатлен Василий Лукконен, у меня не возникло. Однако на этом фото снят и брат деда Пекка, который тоже только пришел с войны, и мой прадед Вассила, Василий Иванович, и моя бабушка Дарья Филипповна.

 

Я искал такое фото, чтобы, рисуя, хотя бы приблизительно представлять себе, как выглядел мой дед. Но когда я делал крупные планы, то писал отца, потому что у них были схожие черты лица, и я просто не стал ничего выдумывать.

В своей жизни мне довелось много рисовать комиксов, а в 2012 году мы вместе с поэтом Армасом Мишиным издали «Куллерво», и я захотел написать рисованную историю о Карельском восстании примерно в таком же решении. Но поскольку в ней задействовано много людей и передано много событий, я все-таки назвал ее графическим романом.

– И когда Вы сделали его первые наброски?

– Когда у меня сложилась картина событий: с одной стороны – карельские повстанцы, а с другой – Красная Армия. Правда, если действия красноармейцев довольно подробно описаны Соколовым-Страховым, то по отношению к повстанцам я позволил себе небольшой авторский домысел, хотя и далеко в нем не заходил.

Я начал писать сценарий романа в прозе, но очень многое оказалось просто невозможно выразить и переложить это в картинки. Несколько раз пробовал – не получилось, и тогда я решил обратиться к стихам. А стихи в отличие от прозы пошли, и даже строй какой-то свой появился. К тому же стихи помогли уйти от прямолинейности и передать то, что я хотел, более образно.

 

Скажем, указывает Соколов-Страхов применение против повстанцев авиации, и я также посвятил одну из глав романа авианалету. Интересный факт: всего в подавлении восстания было задействовано 17 аэропланов, но командование Красной Армии не учло погодные условия, и аэропланы, в основном, простояли на аэродромах. Тем не менее, авиация потеряла три самолета: они куда-то улетели и не вернулись. Я предположил, что они могли врезаться в елку из-за низкой облачности и тумана, хотя и их могли сбить повстанцы из пулемета:

«Не достигли асы цели,

Елка встала на пути.

Не сумели, не сумели

Смерть в деревню принести». 

Сюжет романа получился простой. Охватить в нем все Карельское восстание я бы, наверное, не смог, однако поскольку меня интересовала судьба деда и его семьи, то я попытался показать это восстание через их судьбу. Но и поход красноармейцев я описываю с сочувствием к солдатам, ведь многие из них оказались не готовы к тому, что их ждало в Карелии.

 «Не судьба дойти до леса.

Пулеметная завеса

Уложила парня в снег...

Эх, солдат! Тебя уж нет

Доля, видно, у солдата.

Не придти в родную хату,

Не обнять старушку мать,

Где бывал, не рассказать.

И плетень, что обвалился,

Не поправить, не поднять.

Здесь, в тайге, в снегах глубоких

Суждено ему лежать.

Ни креста и ни молитвы

На полях забытой битвы...

Только маленький жетон

Будет матери вручен».

На подавление восстания была брошена артиллерия, но падеж конского состава у Красной Армии был огромный, и артиллеристы были вынуждены на себе тащить по снегу эти пушки.

 

Суровая наша природа по ним здорово ударила. Вот идут они, к примеру, по льду озера, а там вода под снегом. Они понять не могут, откуда. Стоит мороз под 25-30 градусов, а у них обмотки. Все, ноги отморожены! Повстанцам в этом отношении было легче, они легко уходили от Красной Армии и не давали себя окружать, и они все были отменные стрелки.  

– Для многих этот поход Красной Армии вообще остался в тени лыжного броска Тойво Антикайнена в тыл повстанцев.

– Так мы же были воспитаны в Советском Союзе на этом лыжном броске Антикайнена! Я помню, что только Антикайнен «победил всех». Это, на самом деле, была хорошо подготовленная диверсионная операция с отличными лыжниками из числа «красных финнов». Но я Антикайнена вообще не касался, потому что я писал о походе Красной Армии на северном направлении, где воевал мой дед.

Соколов-Страхов довольно подробно описывает последний бой на этом направлении. Он произошел 14 февраля 1922 года в деревне Тииро, и эта же дата стоит в анкете брата моего деда Пекки.

 

Как пишет Соколов-Страхов, общий расход снарядов, выпущенных артиллерией по деревне, составил 400. Все дома в Тииро были разбиты, а в самой деревне было много следов крови. В книге указаны потери Красной Армии – сколько убито, ранено, сколько обморожено, сколько пропало без вести, а о потерях повстанцев нет ничего. Они уносили с собой раненых и убитых:  

«Пушки били по деревне.

Целый день. Поникший ельник

Догорал. Упала тень

Той февральской непогоды

На ушедшие подводы

В надвигающую темь.

Кто ушел. Кого везли

До ближайшего погоста.

Или просто по пути

Схоронить в лесу у моста.

Лучше места не найти

Для последнего привала,

Ведь обратно нет пути

К деревенскому причалу.

Остальным же дальний путь

Предстоит сквозь буреломы

До российского кордона

К землям, издревле знакомым,

Хоть к чужим – не в этом суть.

Кровью залитого края

Они видеть не желают

И сожженных деревень.

Потому идут обозы

В надвигающую тень.

Навсегда идут, не в гости,

И, как свечи на погосте,

Будут слабо догорать.

На стремнинах Туонелы

Край родной, родной Виены

Будут горько вспоминать».

– Эскизы Вашего графического романа публика могла увидеть на выставке в Национальном музее, посвященной Карельскому восстанию. А сам роман уже закончен?

– Я рассчитывал издать его к столетию исхода карелов в Финляндию, но осенью мне позвонила сотрудник музея Софья Никитина, которая готовила эту выставку, и попросила разрешения использовать мои рисунки в экспозиции. Я согласился, однако работу над романом еще продолжаю.

Назвал я его «Эхо над ягелем», и в этом есть символический смысл. Эхо – это ведь отзвук чего-то уже несуществующего, а ягель связан с моим родом, который разводил оленей. Через свой род я попытался раскрыть трагедию, которая произошла с карелами в 20-е годы XX столетия. Она отразилась на всех семьях, вовлеченных в эти события, причем на нескольких поколениях. И не только на личных судьбах, но и на всей карельской культуре.

Есть у меня в романе такие строки: «Погуляла не напрасно смерть в преддверии беды». Вроде бы, вот она, беда-то. Уже случилась, а нет, она еще в преддверии. Это теперь мы видим, что беда шла следом: карелы-то остались, а культура... Даже не знаю, можно ли ее еще возродить.

Интервью записал Валерий Поташов