Мария Ивановна все время улыбается. Даже когда говорит о серьезных вещах и пересказывает печальные события своей жизни. В свои 95 лет она сохраняет поразительную ясность ума и хорошо помнит все, что с ней было. Не забыть помогают стихи, которые она сочиняет еще со школы. Есть у нее строки про детский дом, войну, "дорогу жизни" и годы перестройки.   

На плечи этой женщины свалилось столько горя, что, кажется, этот груз способен раздавить любого. Но только не Марию Мурсалову, которая даже в преклонные годы не поддается грусть-тоске и светится какой-то особенной тихой радостью.

У Муси Балашовой (так ее звали с малых лет) рано умерла мать, она росла сиротой в ладвинском детдоме. В 15 лет, совсем ребенком, начала работать. В 16 лет добровольцем ушла на фронт, и прошла всю войну, медсестрой спасая раненых в санитарном поезде. Каждый день видела страх, смерть и боль. В мирное время потеряла дочь и всю себя посвятила воспитанию внука, который с 5 лет остался без матери.  

Историю своей жизни Мария Ивановна рассказала нам в стихах и прозе, заметив, что дожить до 95 лет ей помогло всего одно правило: не обижаться и не грустить.

"Меня всю жизнь окружали хорошие люди. И пусть было сложно, я все равно люблю жизнь и люблю людей. Вот и весь секрет", - говорит Мария Ивановна.

"Одна такая двухглавая"

- Я хорошо училась и стихи начала писать еще со школы. Помню, что учительница на географии назвала меня "двухглавой". Ты, говорит, одна такая в детдоме двухглавая?

Меня брали на учебу в 10-летку, но я не захотела оставаться в детдоме и уехала в Петрозаводск. В 15 лет я устроилась на работу секретарем в трест "Водоканал".

Сестра моя все не верила, говорила: "Глупая ты, Муся, ну кто тебя возьмет?!" А меня попросили показать, как я пишу, и сказали: "Ну, выходи завтра на работу".

В 1940 году я начала работать в "Водоканале", а по вечерам еще училась на курсах счетоводов. На машинке я быстро научилась печатать, потом и в бухгалтерии помогала, и на кассе работала, если надо. Я на все соглашалась.

На детдом я не обижаюсь. Нас в детском доме всему учили - и шить, и вышивать, и на кухне мы работали. Так что я с детства привыкла все делать. Даже сейчас, иногда утром не хочется кровать собирать, нет, все равно встану и соберу, застелю постель по старой детдомовской привычке. Потому что надо.  

На фронт с комсомольского кросса

- Мне было 16 лет, когда мы добровольно пошли на войну. Помню, что 22 июня, когда объявили о нападении, у нас был комсомольский кросс в онежской ямке. И мы прямо оттуда пошли с подружками в Зарецкий военкомат писать заявления на фронт.

Я помню бег по онежской аллее завода,

Тот кросс комсомола и радостный лик.

Июньское утро, светила свобода,  

И вдруг неожиданный крик.

Гудки загудели. Сирена завыла. 

Раздались рыданья: "Война!".

Потом по радио объявили, что первыми в военкомат в Петрозаводске пришли три комсомолки: Балашова (это я), Илларионова и Егорова. Я была из нас самой младшей.  Моим подружкам выдали повестки сразу же, а я от горсовета поехала копать противотанковые рвы, поэтому только на следующий день пошла спросить, когда и мне дадут.

Оказалось, что мое заявление передали в ПДО-204, это был "прачечный отряд". Я пошла туда и до августа работала в прачечной. Мы стирали белье для госпиталя. И только в августе 10 человек добровольцев, и я среди них, поехали ближе к фронту.

Люди умирали прямо на глазах

- Я была сначала на карельском фронте, на ленинградском направлении, и потом в Прибалтике. У нас был санитарный поезд, который забирал раненых. Сначала ездили по Карелии и до Вологды. Потом нас отправляли на санитарном поезде до Кобоны на берегу Ладожского озера, и ночью в темноте мы грузили раненых и через Ладогу переправляли.

Было страшно, потому что нас бомбили, машины уходили под лед, и люди умирали прямо на глазах. До сих пор я помню измученные лица раненых, тела окровавленные, слышу крики, стоны…

Полину Чуркину убило. И мы не думали, что останемся в живых. А еще физически было очень тяжело поднимать раненых в вагон. Хорошо, когда железнодорожники помогали.

Я была сандружинницей, потом нам с Машей Репкиной присвоили звание ефрейтеров. А в 17 лет меня временно назначили старшиной поезда. Я говорю: меня же никто слушать не будет!.. А потом я закончила курсы и стала старшим сержантом медслужбы. Это было уже в Эстонии, на прибалтийском фронте.  

Всю жизнь в торговле

- Когда война закончилась, меня взяли в спецторг продавцом, потом я стала заведующей базой, также работала в ресторане на станции Петрозаводск. То есть, всю жизнь в торговле. И даже на пенсии более семи лет в магазине в Орзеге проработала продавцом. Почти до 80 лет трудилась. И сейчас райпо меня не забывает.

В торговле мне нравилось. У меня никогда недостачи не было. Хотя раньше контроль очень жесткий был. Это сейчас обсчитывают. Но я никогда ничего не имела, поэтому и совесть у меня чиста.

"Мне всюду встречались хорошие люди"

- Я никогда не думала, что проживу так долго. Сейчас уже ни одной моей подружки нет в живых. Маша Репкина умерла 13 лет назад. Одна я осталась. Самая младшая. Почему так? Думаю сейчас: а ведь никто меня никогда не обижал, мне всюду встречались хорошие люди. Может поэтому?

У меня дядя, мамин брат, тоже до 96 лет прожил. Он в Чалне жил и часто приезжал. С топориком в руках умер. А я говорю: ну, значит, я должна умереть с крючком!.. Я ведь до сих пор и тапки вяжу, и салфетки, и вышивала раньше много на машинке.

Мне всегда надо что-то делать. Встану, почти полчаса расхаживаюсь, спина, бывает, руки болят. А все равно заставляю себя вставать. И стараюсь не жаловаться.

Внук приходит, помогает, ну я и рада. Он у меня прекрасный человек и специалист – реставратор. Видите картину? – это он написал. Моя дочь Раечка умерла, когда ей было 35 лет. И мальчик остался со мной, ему всего пять исполнилось. А сейчас 48 лет.

У меня операция была на ухо и на глаза, и на вытяжке я лежала, и астмой болела. А сейчас предлагают в госпиталь, да я отказываюсь. Уже почти пять лет к врачам не обращаюсь. Потому что бесполезно все это. Надо жить, и все…  Не обижаться, не грустить, жить – не тужить.

Записала Наталья Захарчук

Фото автора