На таких и держится медицина: наш гость — врач-реаниматолог Максим Ткачук.
Максим Ткачук возглавил отделение реанимации и интенсивной терапии новорожденных республиканского Перинатального центра, когда ему было всего 30 лет. Его специально пригласили на эту работу из Мурманска как молодого перспективного доктора, и он застал время, когда новый Перинатальный центр в Петрозаводске только-только открывался.
За три года через его руки прошло около тысячи малышей, которым специалисты отделения ИТАР помогли выжить. Все пациенты находились в критическом состоянии: в этом и состоит его работа — спасать самых маленьких и беззащитных. Иногда для этого приходится не есть и не спать в течение суток, постоянно находиться в отделении, но для заведующего это не героизм, а обычные трудовые будни.
При этом Максим Ткачук известен своей активной гражданской позицией. Он — популярный блогер, который не боится говорить правду о положении дел в здравоохранении.
А еще Максим — прекрасный собеседник, для которого не существует запретных тем.
— В толстовке, джинсах и с татухой на всю руку ты совсем не похож на доктора. Скорее, на рокера… Расскажешь, что у тебя тут такое нарисовано? Как ты вообще на это решился?
— Как-то я давал интервью на ГТРК, и меня спросили про хобби. Оказалось, что никакого хобби у меня нет, есть только работа. И журналист поинтересовалась, есть ли что-то, что я давно хочу сделать. Помню, ответил: вот татуировку я бы сделал!.. И с тех пор начал уже конкретно думать, что бы такое набить, ведь это же навсегда останется. И я сделал тату про собственных детей, потому что это самое чистое и вечное.
У меня набит рисунок в форме детских стоп, в них — имена, сроки, даты и время рождения моих мальчиков, вес, рост и координаты места рождения, потому что один сын родился в Мурманске, а второй — в Петрозаводске. Эти две детские ножки погружены в другие рисунки. И, наверное, я буду их продолжать, потому что, заканчивая одну татуировку, я уже думаю, что будет на следующей.
— На врача не похож, но на самом деле — очень хороший доктор. Расскажи, как ты пришел в профессию. Кто повлиял на твой выбор?
— Я родился в Севастополе, но вскоре отец был отправлен на работу на Крайний Север. Он служил на подводной лодке, и мама поехала вместе с ним с двумя маленькими сыновьями. Сначала мы жили на Кольском полуострове в маленьком островном городе, а в 1995 году переехали в Североморск. Моя мама была медсестрой, мы с братом тоже решили связать свою жизнь с медициной.
Мне кажется, несколько факторов повлияли на выбор профессии. Во-первых, в том городе, где мы жили, люди, находясь в изоляции, в экстремальных природных условиях, привыкли помогать друг другу. Все мужчины там служили на подводных лодках и надолго уходили в море, а женщины с детьми оставались одни. Там была очень сильно развита взаимовыручка. Атмосфера, когда ты все время кому-то помогаешь и надеешься, что тебе помогут, была у меня с детства, других отношений я просто не знал.
И второе, еще школьником я посмотрел сериал «Скорая помощь», в котором педиатра играл Джордж Клуни… Он был обалденным! Для него интересы ребенка всегда были превыше любой административной работы. Он там со всеми ругался, отстаивая своих пациентов. Ну как можно не захотеть быть врачом после того, как его сыграл Джордж Клуни?!
Ну и третье, это, безусловно, пример моего брата. Он старше на 6 лет, и когда он заканчивал учиться, я только поступал в университет в Архангельске. Брат тоже анестезиолог-реаниматолог, очень хороший доктор, но четыре года назад уехал из России, сейчас живет и работает в Норвегии.
— Почему ты выбрал именно детскую реаниматологию, ведь это значит — все случаи будут сложными.
— В университете я хотел быть детским хирургом, как все мальчики. Но на старших курсах сломал правую руку, поэтому понял, что хирургом мне не быть, и начал искать альтернативу. Стал детским реаниматологом, потому что хотелось оказаться на передовой.
Детская реаниматология — это огромная, колоссальная ответственность. Я понимаю, что во мне есть для этой работы знания, моральные и физические силы, определенное мировосприятие. И как я тогда могу этим не заниматься?! Для меня это призвание, долг, если хотите…
В итоге после медицинского университета я закончил интернатуру, стал анестезиологом-реаниматологом, но почти сразу меня призвали в армию...
— Всегда думала, что врачей не забирают. Как так вышло?
— Я стал чуть ли не единственным за 20 лет врачом в Мурманской области, который отслужил. Это был какой-то нонсенс! При этом мог взять справку, хотя, если честно, до последнего надеялся, что Родине нужнее, чтобы я лишний год спасал жизни, а не махал метлой.
В армии были достаточно комфортные условия, но я чувствовал, что простаиваю и стремительно теряю квалификацию. Я тупел, прозябал, заплывал… При том, что до этого семь лет учился, чтобы оказывать медицинскую помощь.
Зато на следующий день после демобилизации я уже дежурил в Перинатальном центре в Мурманске и утолял огромный профессиональный голод!
— Как ты попал на работу в Петрозаводск? Подозреваю, что в Мурманске зарплата была выше, но ты согласился на переезд. Почему?
— Это было в 2018 году. Окончив специальные курсы по неонтологии в Санкт-Петербурге, я работал в то время в мурманском родильном доме заведующим реанимацией и получал очень большую зарплату при низкой интенсивности. Было много свободного времени, и, хотя я поддерживал определенный уровень, без точки приложения своих знаний стал потихоньку закисать.
А дальше случились неожиданные события… У нас в медицинской среде есть очень авторитетные люди, которых знает каждый специалист. И вдруг по Фейсбуку мне звонит один из них и рассказывает, что в Карелии открывается Перинатальный центр, там нужен заведующий реанимацией, и спрашивает, хочу ли я попробовать. Любопытно, что мы не были знакомы и никогда в жизни не общались раньше. Я удивляюсь, откуда они вообще обо мне узнали, я даже в соцсетях в то время активности не проявлял.
Мне тогда было 30 лет, и я честно спросил: «Может быть рано мне еще этим заниматься? Ведь это очень большая ответственность!». А он ответил, что моя кандидатура - первая. Для проформы я сказал, что подумаю, хотя с первой секунды для себя все решил.
Потом я инкогнито между дежурствами съездил в Петрозаводск — это было мое первое посещение города. Посмотрел на Перинатальный центр, он еще строился, познакомился с главврачом и начмедом по неонтологии. Мне сказали, что зарплата у меня будет меньше, чем в Мурманске, а работы будет значительно больше. Я согласился и не пожалел ни разу. Потому что мне дали интересное дело.
— Тяжело было на первых порах? Ты доволен своей работой?
— Я приехал в Петрозаводск 15 октября 2018 года. Было время, когда я жил в своем кабинете. Круглосуточно. Это был мой дом. И я не видел в этом никакой проблемы, меня это вообще не напрягало. Меня дергали в любой момент, но я видел в этом одни плюсы.
Я и сейчас не могу себе позволить отключить телефон. Мне всегда могут позвонить, и я должен откликнуться. Это для меня нормально.
Думаю, средняя продолжительность моего сна около 4 часов. Я постоянно в отделении, сам веду пациентов и не собираюсь уходить чисто в административную работу.
Брат как-то сказал мне, что я являюсь аномалией системы. В здравоохранении 90% — это костяк врачей, которые умеют делать примерно одинаковые вещи, их на это натаскивают. Еще 5% — это случайные люди, от которых система рано или поздно избавляется. И оставшиеся 5% — это одержимые. Они не едят, не спят, всегда на работе, у них постоянно какие-то идеи… Это такая же аномалия системы, только не со знаком минус, а со знаком плюс. За рубежом в таких одержимых людей вкладывают огромные ресурсы. Когда государство вкладывается в такого человека, он способен уйти далеко вперед и продвинуть с собой какую-то часть системы в целом. Потом он выдохнется и остановится. Пока я вхожу именно в эту аномалию одержимых. Мне все очень нравится, я прямо кайфую на работе.
— Миграция врачей внутри России очень распространена в последние годы в условиях кадрового голода. Твоя история — это правило или исключение? Что нужно, чтобы привлечь врача в регион?
— Мой опыт нельзя переносить на других. Поэтому, когда спрашивают, как привлечь врачей, у меня рецепт простой: дайте им зарплату и жилье, и они приедут из любой точки мира. Чем сейчас привлекают кадры Москва и Подмосковье? Дают медикам льготную ипотеку — большие суммы на каждого члена семьи, плюс хорошие зарплаты. Когда говорят, что деньгами не заманишь, это чушь — заманишь, еще как!
— Тогда объясни, куда все врачи подевались? Они в частную медицину уходят?
— Нет, это миф, потому что там работают те же самые врачи, которые днем принимают в поликлинике. Людям приходится выкручиваться, чтобы заработать на жизнь. У меня в отделении все врачи работают на полторы-две ставки, ни один доктор не работает на ставку. И так по всей стране.
Так что одна из главных причин лежит в социальной плоскости, — это социальная незащищенность. Врачи не получают нормальных денег, они не уверены в завтрашнем дне, у них нет никаких льгот, и сама система их никак не поддерживает. Престиж профессии уничтожен полностью.
Во-вторых, пациенты и их родственники все больше терроризируют медицинских работников. А третье — это давление правоохранительных органов. Вместо того, чтобы раскрывать настоящие преступления, ловить бандитов, мошенников и т.д., они наказывают врачей. Количество уголовных дел в отношении врачей растет в геометрической прогрессии. Этого нет нигде в мире. Только в России врач оказывается опасен для общества и априори виновен.
Молодежь именно из-за этого не хочет идти в медицину. А если идет, то в самые безопасные направления. Это никак не специальности, где на тебя возлагается большая ответственность: то есть точно не акушерство, не хирургия и не реаниматология. В наш профиль вообще никто не хочет идти, потому что можно присесть на раз и два!
Я каждый день прихожу на работу и жду, что меня в любой момент за что-то могут дернуть в Следком. Почему я должен об этом думать? Я должен людей лечить! И от всего этого врача должна оберегать система здравоохранения: не линчевать, а досконально разбираться и защищать.
— Ты считаешь, за врачебные ошибки нельзя наказывать?
— На Западе все медицинские дела разбираются медицинским сообществом, а не следователями и прокурорами. И максимум, что происходит, — врачей лишают лицензии. Я считаю, даже если врач где-то ошибся, не смог помочь, и это привело к гибели человека, его сажать за это в тюрьму нельзя! Потому что до этого он помог сотням пациентов, и в будущем еще сотням поможет, проведя работу над ошибками.
Беда в том, что врачей все меньше становится. Если врачей будет в достаточном количестве, медицинская помощь не в отчетах, а в реальности станет более доступной, это, во-первых. А во-вторых, станет возможным самоочищение системы: когда кто-то будет дышать в затылок, плохой доктор уйдет. Должна быть конкуренция, а сейчас ее нет: берут всех подряд, потому что некого брать.
— Ты сказал, что пациенты терроризируют врачей. Что ты имел ввиду?
— Когда у нас люди с номерками часами сидят в очереди в поликлинике, они потом выплескивают все, что у них накопилось, на врача. Так это же не доктор решил, что он принимает сразу на трех участках и кому-то не хватает номерков... И когда он в 16.45 закрывает кабинет и идет домой, его за это ненавидят: какого черта ты закрываешь, когда у тебя в очереди сидят еще 15 человек?! Так это же не он виноват, а чиновники, которые не могут организовать оказание медицинской помощи так, чтобы все этой грязи не было. И ответственности нет, потому что с них — не спросишь!
Те, кто, будучи экономистами и финансистами, придумали оптимизацию здравоохранения, на мой взгляд, должны посидеть в тюрьме и обдумать все свои действия.
— В Карелии достаточно низкий уровень младенческой смертности. Как вы этого добиваетесь? Это наука, оборудование, люди?
— В Карелии младенческая смертность ниже, чем в среднем по стране. И это, прежде всего, заслуга людей, которые каждый день спасают новорожденных. Да, власти отчитываются, что они построили перинатальные центры, поставили оборудование, но я понимаю, что на первом месте все равно люди.
Я знаю примеры отделений, где стоит супероборудование, но, если сотрудники там недоученные или выгоревшие, никакое оборудование не поможет. Главное — человеческий фактор. Если хорошим врачам дать в руки хорошее оборудование, они сотворят чудо. И именно этим мы занимаемся.
У нас в Перинатальном центре нет ни одного простаивающего аппарата. Мы всем овладели, но этот голод неутолим. Естественно, чтобы спасти малыша, весом менее килограмма, нужны технологичные штуки. Их нет в районах республики, и только в нашем Перинатальном центре есть.
Конечно, душа болит из-за того, что не все сделано по уму. Недавно я был в Вологде, где открылся новый Перинатальный центр, так там, кроме лампфототерапии, ничего российского нет вообще. Все, что касается интенсивной терапии и реальной помощи маленьким детям, — зарубежное: американские кувезы, немецкие аппараты искусственной вентиляции легких и т.д. Все самое хорошее, и все — нерусское. А у нас в отделении и в целом в Перинатальном центре 60% оборудования — российского производства, которое работает через раз и постоянно ломается.
У меня на 10-коечное отделение восемь кувезов-инкубаторов — иностранные, в них не стыдно положить маленького ребенка. А два — российские, и они чудовищные. И нам приходится в зависимости от состояния ребенка выбирать, кого положить в хороший, а кого — в плохой. Но это же ненормально.
У чиновников, конечно, на все есть объяснения. У них, конечно, все сделано по приказу, все по нормативам. Но при чем тут дети?
— И тем не менее, наш Перинатальный центр считается одним из лучших в стране…
— И это благодаря людям, которые в нем работают! Конечно, стены — все это очень здорово, но не в стенах дело, людей спасает не это. Людей спасает коллектив. Я сейчас работаю в коллективе, для которого интересы ребенка превыше всего. Этот коллектив настоящих энтузиастов смог собрать под своим крылом наш главный врач Евгений Тучин.
В моей системе координат претензии начинаются не на главном враче нашей больницы. У меня есть большие вопросы к тем, кто выше стоит.
— Можешь рассказать о своем самом сложном пациенте?
— Это мой собственный ребенок. Старший сын Илья в Мурманске родился маленьким, на 33 неделе, ему требовалась дыхательная поддержка сразу после рождения, и я реанимировал своего сына.
Дежурные оказались парализованы возникшей ситуацией, и в какой-то момент я понял, что должен сделать это сам. Кстати, в мире так никогда не делается. Если есть какие-то отношения, — родственные, дружеские, — человека стараются устранить от пациента, потому что объективность сразу стремится к нулю, и ты принимаешь решения во многом на эмоциях, а не на знаниях и науке.
— А тебе почему разрешили?
— А там просто некому больше было. Один доктор пришел в состояние оцепенения, а второго реаниматолога не было. Но мой Илюха получил эту помощь, причем наравне с остальными. Я его поставил в абсолютно такие же условия, как всех других детей. Я ввел ему препарат, когда понял, что сам он дышать не сможет.
— У тебя пальцы тонкие и длинные, как у пианиста. Объясни, как ты проводишь манипуляции? Там же все такое крошечное.
— Недавно у нас была девочка весом 440 грамм при рождении.
Это была крошечная совсем девчонка, у которой все измеряется миллиметрами. И ты миллиметрами оборудования должен в ее миллиметры что-то вставить, что-то сделать. Да, это все очень непросто… Но мы спасли и эту девочку.
— Вы отслеживаете дальнейшие судьбы своих пациентов?
— Да, это и случайно бывает, и специально делается. Специально — через кабинет катамнеза в нашем Перинатальном центре. Детей наблюдают после выписки, приглашают к себе. Случайно, — это благодаря социальной активности. Мамы находят меня, присылают фотографии. Но это единицы делают, потому что сама ситуация была для них тяжелая, как правило, ее стараются забыть, это естественно. Но тем ценнее люди, которые сохраняют это в памяти и благодарят спустя годы.
— Как тебе удается сохранять спокойствие? Ты все через себя пропускаешь или нарастил какую-то эмоциональную корку?
— Я все пропускаю через себя, хотя мой вариант не характерен для России. Но я — западно ориентированный доктор. На Западе это нормальная ситуация, когда медсестра или доктор плачет после смерти ребенка. И у меня в отделении это тоже происходит и означает, что у нас работают не выгоревшие люди.
— А ты?
— Я никогда не плачу при родителях, потому что в их состоянии им надо на кого-то опереться и свою разрушенную систему координат к чему-то твердому привязать. И это может быть только лечащий врач, который был с ребенком до конца.
— Как же ты восстанавливаешься?
— Я каждый день отдаюсь, отдаюсь, отдаюсь, потом засыпаю, просыпаюсь и иду дальше. И все повторяется заново. В этом году было время, когда я почувствовал истощение. Были ситуации, которые потребовали напряжения всех сил. Но в целом мне отходить не требуется. Для меня это все естественно. Состояние напряжения мне нравится. Отчасти это тоже удерживает в профессии.
— Зачем тебе такая высокая активность в соцсетях?
— Я стараюсь показать, чем мы каждый день занимаемся на работе. Я стараюсь показать, что врач — это тоже человек. Со своими эмоциями, переживаниями, желаниями и т.д. Я показываю, что в нашей медицине есть люди, одержимые своей работой. И именно на них все держится. Как бы ни было плохо, сколько бы ни было негатива, я показываю, что есть и другая сторона.
— Активность в соцсетях не мешает тебе жить и работать?
— Нет. Это определенная деприватизация, лишение частной жизни. Но я не часто об этом задумываюсь, потому что моя жизнь на самом деле как на ладони.
— А начальство как относится к тому, что ты блогер? Возникают проблемы из-за твоих постов?
— Да, периодически мы разговариваем об этом с моими руководителями. Но для меня это разделение меня как специалиста, и как гражданина. Моя гражданская позиция на работу никак не влияет.
Прекрасно понимаю, что меня могут уволить в любой момент. Но также я уверен, что в этом случае меня возьмут в другое место, потому что я реально хорошо делаю свою работу.
Я не трясусь за свой стул, и поэтому не ограничен. Даже если завтра из-за какого-то постав в Интернете меня попросят уйти, я знаю, что найду себе место в жизни.
— Ты чувствуешь степень ответственности за тот контент, который выдаешь?
— На своей странице я всего лишь выражаю свое личное мнение. Я понимаю, что в Фейсбуке или Инстаграме нахожусь в пузырике: у меня там очень мало хейтеров и в принципе людей, которые не разделяют мои взгляды. Вокруг меня консолидировались единомышленники, но это не значит, что все подряд россияне так думают.
— В блоге ты часто размещаешь видео, где играешь на гитаре и поешь в своем кабинете. Это такой вид отдыха?
— Я играл на гитаре в университете, 13 лет назад, потом как-то забросил. А когда переехал в Петрозаводск, на Новый год нужно было подготовить творческий номер от отделения реанимации. А так как у меня большие проблемы с делегированием, я не стал напрягать наших девушек и приготовил номер сам. Я попросил гитару у коллеги и сыграл песню ДДТ. Мне это так понравилось, что я стал продолжать и теперь не могу остановиться. Да, для меня это разгрузка.
Первый раз я записал сам себя на 9 мая, спел «Темную ночь», получил много позитивных откликов и стал записывать дальше.
— Как начальство к этому относится? Это же все за стеной где-то происходит…
— Гитара у меня лежит в кабинете, а за стеной чайная комната, и когда я играю и пою, коллеги меня слушают. Начальство не ругается. Так что, все нормально.
Беседовала Наталья Захарчук
В материале использованы фото со страницы Максима Ткачука в ВК
