Вообще-то писать отзыв о постановке "Евгения Онегина", премьера которой в Музыкальном театре Карелии состоялась ещё в 2010 году, — всё равно что на полном серьёзе взяться рецензировать видавшую виды хрестоматию, случайно прихваченную из школьной библиотеки.
Однако, поскольку создатели спектакля заявили об отказе этой самой хрестоматийности, соблазн соотнести декларацию и результаты оказался непреодолим, — тем более, что вот уже несколько лет эта постановка является и частью репертуара театра, и неизбежным, как куплеты мосье Трике, поздравлением всем "бель Татианá" на 25 января.
Итак, в сопровождающих либретто пояснениях режиссёра-постановщика можно прочесть, что "Петрозаводская версия "Евгения Онегина" — последовательное утверждение принципа режиссуры, отрицающей литературно-инсценировочный принцип". И в самом деле, действие происходит в весьма условной "старорежимной" России, несомненно, весьма далёкой от пушкинских времён. Ход, надо признать, не самый оригинальный – любой мало-мальски знакомый с современной оперой тут же припомнит если не многочисленные зарубежные постановки, то хотя бы нашумевший спектакль 2006 года, в котором не где-нибудь, а на сцене Большого театра история Онегина и Татьяны разворачивалась на фоне непрерывного чеховского "люди обедают, только обедают".
Но если, к примеру, в Метрополитан-опера перенос действия в конец XIX века оказывается оправданным хотя бы тем, что для тамошнего зрителя облик персонажей Толстого и Достоевского более узнаваем и ассоциируем с русской классикой, чем вид пушкинских героев, то мотивы и, главное, цель подобного перемещения в карельской постановке так и остались загадкой. Более того, подобный перенос при отсутствии той сценографической эрудиции и тех средств, которыми располагали нью-йоркские постановщики, привёл к несколько неряшливой эклектике костюмов и интерьеров. Снисходительный критик уподобил бы её стараниям школьного театра, замахнувшегося наконец на "Вильяма нашего Шекспира", а критик строгий непременно сравнил бы с усилиями Эллочки Людоедки угнаться за противной Вандербильдихой.
На сцене фигурировали псевдоклассическая беседка, которой явно не хватало надписи "Привет из Ялты", гусиное перо и канотье, смазные сапоги и цилиндр, синтетический блеск и бахрома. Апофеозом стало появление группы граждан в шапках пирожками и потрёпанных москвошвеевских пальто, из-под которых нахально выглядывали белые летние брюки. Граждане эти по сценарию были призваны изображать праздных дворян, предающихся зимним забавам, хотя более всего они напоминали группу лиц без определённого места жительства. На таком фоне даже мосье Трике в костюме почтальона Печкина смотрелся не столь вызывающе, а на уж оформление сцены столичного бала в интимно-бордовых тонах (делавших Татьяну совершенно визуально неразличимой в толпе, несмотря на наличие всех положенных опознавательных знаков в виде малинового берета и испанского посла) стоило и вовсе махнуть рукой.
Несколько сложнее оказалось игнорировать непопадание в характеры, что, конечно, можно считать и вполне успешной попыткой взломать стереотипы. Не зря ведь в уже упоминавшихся пояснениях к либретто указывалось, что "персонажи спектакля молоды и не отягощены штампами академической оперы". Неотягощённость штампами действительно бросалась в глаза: Ольга в водевильно-рыжем парике, балансирующая на грани водевильной же травестийности; няня, издевательски-пародийно меняющая голос в разговоре с любимой воспитанницей; облачённый в шутовской колпак неловкий Ленский, больше напоминающий Пьера Безухова, чем романтического поэта... Татьяна, то истерически мечущаяся по сцене, то непринуждённо выпивающая в странной компании, судя по костюмам, капельдинеров (первое должно было олицетворять её душевные метания, второе — успех в великосветском обществе).
Концентрация подобных оригинальных, призванных увлечь и позабавить публику приёмов оказалась несколько выше ожидаемой от классической оперы. В этом контексте своего рода ключом к интерпретации замысла спектакля можно считать фразу из либретто: "На импровизированной сцене Татьяна и Ольга разыгрывают пантомиму на тему популярного водевиля" (так представлен знаменитый элегический дуэт "Слыхали ль вы"). Хотя, может быть, прав был Осип Брик, ещё в 1927 году написавший: "Для балетного танцора, танцующего в условном костюме, безразлично кого он изображает: принца или комсомольца. ... Точно так же в условном оперном пении совершенно безразлично, каких персонажей исполняют оперные певцы"?
"Классика – это совсем не скучно" - создатели и участники спектакля настолько упорно пытались нас в этом убедить, что невольно возникало впечатление, что убедить-то им надо в первую очередь — самих себя.
И тем не менее... Пушкин остаётся Пушкиным, Чайковский — Чайковским (за что самое искреннее спасибо оркестру под управлением Ивана Столбова). К тому же постановку с весьма благожелательным вниманием принимали зрители — в большинстве своём старшеклассники, которым знакомство с Онегиным полагается школьной программой. А наглядным подтверждением успеха по нынешним временам стали даже не аплодисменты, которых, впрочем, тоже было в достатке, а выключенные экраны мобильников, лишь изредка светившиеся во время спектакля.
Татьяна Павлова
Комментарии
Уважаемые читатели! В связи с напряженной внешнеполитической обстановкой мы временно закрываем возможность комментирования на нашем сайте.
Спасибо за понимание